Александр Збруев. Вечный мальчишка с Арбата

Александр Збруев – один из самых. Почти всех возможных «самых» – загадочных, талантливых, обаятельных. Баловень судьбы, шпана арбатская, с первой ролью – успех такой, какой даже на первом курсе в счастливых пьяных снах не снится.

«Мой младший брат» Александра Зархи, где встретилась на съемочной площадке настоящая, без дураков, золотая молодежь советского кино – Александр Збруев, Олег Даль, Андрей Миронов. И уже взрослый, солидный – 33 года! – Олег Ефремов. Молодость, талант – все сошлось, все сцепилось. И такая свежесть, чистота, обаяние, трепет ума – все в этом фильме получилось. Збруев впервые на экране – тоже получился. Да еще как! Девушки Советского Союза побросали дела и сели писать письма. Сашина мама хранила эти письма в специальном чемодане.

«Мой младший брат» стал выстрелом стартового пистолета в забеге по звездному маршруту. Збруев пустился в большую актерскую жизнь. В «Ленкоме» его приветил Анатолий Эфрос, и казалось – вот она, звездная стезя, уже под ногами, осталось перевести дыхание от первых успехов. «Мой бедный Марат» стал для Збруева воротами в театральный мир, где ему, думалось, уже застолбили место среди первых.

Его биография — не просто типична для человека его поколения. Она архетипична. Сын расстрелянного в 37-м году заместителя наркома, проведший первые пять лет своей жизни с матерью в ссылке, вернувшийся потом в московскую коммуналку, как и все представители его поколения якшавшийся с уличной шпаной и закаливший в этом общении свой характер, он был по слову Окуджавы истинным дворянином с арбатского двора (его предки со стороны матери, кстати, и впрямь столбовые дворяне, но что стоило в «оттепельные» времена это дворянство по сравнению с дворянством арбатским ). 

Живший неподалеку от Театра Вахтангова, он, разумеется, поступал в «Щуку» и поступил с первого раза на курс Владимира Этуша. И, конечно, вахтанговская школа, тяготеющая к гротеску, к яркой буффонной театральности не могла не сказаться на и без того склонной с эксцентрике природе его дарования. Збруев играл в студенческих спектаклях не героев-любовников и не романтических юношей, к чему вроде бы располагала его весьма привлекательная внешность. Он играл характерные роли — хромых, толстых, лысых, старых… В другие времена в другой стране он стал бы, вероятно, блистательным комиком. Он и теперь нет-нет, да и блеснет этой комедийной гранью своего дарования, представив Анучкина из недавней ленкомовской «Женитьбы» суетливым, нелепым, расчесанным на прямой пробор да к тому же еще и заикающимся балбесом. 

Но истина «от себя не уйдешь» в переломные эпохи оказывается совсем не так актуальна, как другая истина — «от времени не убежишь». А время требовало не характерности и не эксцентричной театральности, оно требовало новой искренности. Ведь именно искренность (а вовсе не новая идеология) была главным средством борьбы с официозом. И Збруев стал актерской квинтэссенцией этой искренности.

Он был призван воплотить на сцене и на экране обаятельного сорванца, внутренне свободного, выламывающегося из бессмысленных социальных предписаний. К нему так и прикрепилось — Ганжа, Ганжа, вечный Ганжа… И Александр Зархи, и Анатолий Эфрос, и режиссеры куда меньшего калибра, как сговорившись, давали ему роли современников, городских жителей, интеллигентов (Интеллигент — было его прозвище в рядах уличной шпаны). Роли положительных героев, лишенных по большей части всякого героизма, но наделенных неистребимым обаянием. 

В сущности, можно сказать, что он принес свой комедийный дар и свой незаурядный актерский темперамент на алтарь «оттепельного» времени. Но тут же добавить: жертва была не напрасна. Он ведь стал героем этого времени. Его талисманом. Ее апостолом от театра и кино. Вечно молодым, всегда искренним, не терпящим фальши...